Серия 1.
Название: Ich heiße...
В ролях: Витторио Моретти, Мэри Майер.
Сюжет: движение из точки А в точку В.

La famiglia è la patria del cuore.

Утро скальпелем разрезает ночное полотно, светлеет, но солнце скрыто за плотными пластами туч. Идёт снег. Пасмурно. Холодно.

Он надевает белую рубашку фирмы Fray, застегивает пуговицы, скрывая ожоги на руках, устало садится на край заправленной постели, спешно запивая две таблетки от головной боли стаканом воды. В комнате темно. Он снова плохо спал, темные круги под глазами уже стали константой его внешности.
Она, сонная и нагая, долго стоит перед зеркалом и смотрит на свое отражение, ей нравится то, что она видит — миловидное лицо, тело, сохранившее юношеские острые углы.
Он закуривает, устало прикрывая глаза, слышит, как дом наполняется голосами – значит, скоро выдвигаемся. Витторио поднимается с постели, открывает гардероб, выбирает на сегодня костюм-тройку, ставший для него постоянным с тех пор, как после долгих сомнений и терзаний, поисков себя и своего места в этом мире, он решил присоединиться к семейному бизнесу, стать достойным сыном своего отца. Он расчёсывает волосы, выводя ровный пробор. Пара капель геля, чтобы пригладить непослушные пряди. Сегодня — Straight to Heaven by Kilian: лёгкая дымка парфюма на шею, по капле на запястья (запах духов смешивается с запахом сигарет, создавая привычную для него симфонию). Завтрак остаётся нетронутым: с утра у него обычно нет аппетита.
Она расчесывает ещё не до конца просохшие волосы, сохранившие запах шампуня — дыня и земляника. Локоны струятся по тонким плечам, она небрежно зачесывает их, обвивая вокруг обруча на голове, затем из почти пустого флакона с третьего нажатия наносит на шею и плечи духи — Nina Ricci — Moon. Её любимый аромат. Включив музыку, она, пританцовывая, надевает тёмно-синее бельё (особенно ей нравится новый бюстгальтер с эффектом push up, подчёркивающий её небольшую, но аккуратную грудь), темные колготки, строгое платье — оно, как ей кажется, должно переменить ее миловидный облик деревенской простушки в городскую серьёзную даму, увлеченную карьерой, своим делом. Она звонит маме поделиться успехами вчерашнего дня и скрыть преследующие ее неудачи. С присущей ей манерой преувеличивать она рассказывает историю за историю под одобрительные возгласы мамы и льющиеся бесконечным потоком вопросы отца, затем, завершив разговор, наспех перекусывает кашей быстрого приготовления и растворимым кофе.
Он надевает шляпу, плотное черное пальто, того же цвета ботинки, спускается по лестнице во двор, где его уже ждут, открывают дверь в прогретую машину, учтиво склонив головы. Он приветствует своих ребят и задаёт им стандартные вопросы. Сегодня нужно вернуть в свое окружение незаменимый элемент, без которого вся эта выверенная система придет в негодность. Сегодня они соберутся все вместе обсудить план развития их бизнеса и решат, стоит ли на этой карте разворачивать обширную кампанию, направленную на экспансию и захват, или, напротив, уйти в тень, переждать, пока не будет открыт путь на родину. Тогда, когда Алессандро насытит свою жестокость, безрассудно подставляя голову под пули, всё вернётся на круги своя. Он волнуется за брата, но пока он здесь — единственная помощь, которую он может оказать — обезопасить свою жизнь, чтобы брат не беспокоился о нем, застрявшем на чужбине. Впрочем, это изгнание не так мрачно, каким казалось ему сначала. Однако пасмурный Гартштадт влияет на него отнюдь не положительно: холод и серость вызывают абсолютную апатию. Невыносимо хочется кофе. Подойдёт любая кофейня.
Она надевает шляпу и бежевый плащ, поспешно складывая накопленные материалы в сумку, обувается в высокие черные сапоги, прощаясь с соседкой из комнаты напротив, спускается вниз, попутно желая доброго утра и хорошего дня всем встречным жильцам, выбегает на остановку, чтобы успеть в забитый автобус до центра города. Сегодня она расскажет главному редактору о том, что хочет написать статью о Доппельгангере. Если эту идею одобрят, она точно поднимет репутацию газеты, привлечет новых читателей и громко заявит о себе в сфере журналистики. Невыносимо хочется кофе. Подойдёт любая кофейня.

Снег покрыл город пушистым белым одеялом. Свежо, прохладно. Запах кофе и горячей выпечки наполняет улицы, зазывая торопящихся и опаздывающих на работу людей и нелюдей.

Он, Витторио Моретти, итальянец по крови, наследник мафиозной семьи, которая настолько выбелила свою репутацию, что сейчас уличить их в нарушении закона казалось практическим невыполнимой задачей. Дон попытался обезопасить свою семью, желая для них более спокойной судьбы по сравнению с тем, что видел и пережил он. Однако сами его дети, по-видимому, этой спокойной жизни не хотели. Алессандро — взбалмошный, агрессивный, хуже цепного пса, Чезаре — жадный до власти и женщин и Вито, решивший разорвать в одночасье тесные узы с семьей, уйти служить, чтобы закалить себя, что-то доказать себе, что-то найти — дон так и не понял, что искал его сын. Наверное, он искал себя. (Крис же в отличие от братьев не доставлял семье хлопот). Хорошо, что эти птенцы, нагулявшись и поуспокоившись, вернулись в относительной целостности и сохранности в родное гнездо.
Ему 32 года, он не женат, однако в Вегасе у него осталась женщина, с которой они разорвали отношения ввиду того, что ему нужно было уехать на неопределённый срок. Дождётся ли она его? Вито не питал никаких надежд, поэтому предпочел поставить точку. Если спустя n-ое количество лет они придут к мысли, что нуждаются друг в друге, значит, эти отношения будут восстановлены, а если нет — то он женится на совсем юной итальяночке, которую порекомендует ему отец. Из такой девочки выйдет прекрасная жена, которую он воспитает под себя. Она будет любить его, уважать, подарит ему пятерых детей, при этом не посмеет совать свой нос в его дела. А сейчас основная задача — выжить. Паранойя начала преследовать его, отчего он стал озлобленно беспокойным, и, чтобы сгладить острые углы его нехорошего характера, ему нужен был Виктор, который, к слову, в очередной раз спас ему жизнь, проявив бессмысленное геройство, отчего попал на больничную койку. Хорошо отметил он свой приезд в Гартштадт к родне, этот господин Хайдеггер: похоронил мать, рассорился с сестрой, словил пулю.

Она, Мэри, молодая девушка, амбициозная журналистка, гордящаяся своим дипломом с отличием и знанием двух языков. Она приехала этот город вместе с юношей-вампиром, обещавшим ей золотые горы и прекрасную жизнь. Она же не питала иллюзий и знала, что их роман будет скоротечен, однако его средства помогли ей, деревенской девчонке, покинуть ненавистный отчий дом, поступить в хороший университет, а дальше, когда вампиру прискучило и он оставил ее, она уже довольно комфортно устроилась: не роскошь, но вполне прилично. Съёмная, хорошо обставленная комната, прекрасная работа, которая ей по-настоящему нравится, нетрудные подработки — переводы небольших статей, рекламных текстов. Эта была именно та жизнь, о которой она мечтала. И еще более прекрасной ее делало отсутствие в ее окружении людей, способных потревожить сердце. Ей нравилось быть необремененной любовными страданиями и сердечными привязанностями. Главное — карьера, главное — сделать себя, а люди... люди, пожалуй, приходят и уходят. Наверное, ее сестры с ней не согласились бы. Точно не согласились. Они уже выскочили замуж, нарожали себе детишек, набрав кредитов, несколько лишних килограммов, живут, видя в такой жизни истинное счастье. Наверное, смысл в этом есть. Только ей было тошно от мысли, что она могла бы выбрать такой же сценарий для своей жизни. Нет. Никогда. Ни в коем случае. Она больше не вернется в эту деревушку. И пусть мама с папой не понимают, они хорошие, просто у них совершенно разные точки зрения на то, что такое счастье. И на расстоянии, когда их общение сведено к разговорам по телефону, и ими же ограничено, отношения с семьей значительно преобразились, избавившись от споров и ссор.

Мэри присаживается на освободившееся место в автобусе у окна, смотря, как падают пушистые снежинки. И всё же зимой красиво тут, а сегодня еще и так снежно — редкость для Гартштадта.

— Останови, Том, купи мне сигарет.
Том остановил машину по требованию босса, Вито открыл пачку с последней сигаретой, закурил, вышел из машины. Холодно, свежо. Серость города разбавилась белым снегом. Хоть какое-то разнообразие. Ненадолго скорее всего. Томас поторопился в магазин, оставляя защиту Вито на Ганса.
«Надо быстрее забирать Виктора из больницы и возвращать домой: он засиделся там, да и скорее всего эта ведьма не даёт ему покоя».

Автобус остановился на перекрестке, девушка, скучая от безделья, разглядывала вывески магазинов, лица проходящих прохожих. Среди белого города, заснеженных улиц, серой массы людей её взгляд зацепился за черную фигуру. Она встрепенулась, приглядываясь: мужчина средних лет. Он поднял голову, выдыхая сигаретный дым. Их взгляды, как показалось Мэри, встретились. Она вздрогнула, словно обожглась, автобус тронулся. Человек, выбросив сигарету, вернулся в автомобиль.
"Кто это? Он? Он..." — Мэри ощутила болезненный укол в груди, "Не может быть... Только бы... только встретить его еще раз"

Машина подъехала к зданию больницы.
— Ждать здесь. Я пойду один, — Вито поправил ворот пальто, открыл дверь и вышел из машины.
"Подожди еще немого, друг".

Следующая серия — Wie geht es dir?
В ролях: Витторио Моретти, Виктор Хайдеггер, Йохана Хайдеггер.

Серия 3.
Название: Woher kommst du?
В ролях: Витторио Моретти, Виктор Хайдеггер, Артур Гольдштейн.
Сюжет: встреча трёх товарищей.

אל תדון את חברך עד שתגיע למקומו

Вито прикрыл глаза, затягиваясь. Виктор молчал, плавно управляя осовремененным автомобилем марки Duesenberg, от раритетности которого остался только экстерьер, начинка же была полностью изменена в угоду вкусам владельца. Едва слышно из радио доносился мелодичный, усыпляющий голос Энгельберта Хампердинка:
Every day I wake up, then I start to break up
Lonely is a man without love
Every day I start out, then I cry my heart out
Lonely is a man without love
Оба, водитель и его пассажир, молчали.
В городе кипела жизнь: серые беспокойные фигуры прохожих заполнили серые улицы, серые машины, едва присыпленные снегом, заполнили узкие дорожные полосы. Виктор время от времени переводил взгляд на экран телефона, отслеживая их путь по навигатору, чтобы объезжать покрасневшие участки дороги. Встать в пробку для них сейчас было крайне нежелательно: Артур, дошедший до кондиции, мог учинить всё, что угодно, если, конечно, уже не учинил. Только бы его с поезда не сняли, поскольку искать грустного еврея по пригородам Гартштадта представлялось долгим и малоприятным занятием. Вито безучастным взглядом смотрел в окно. Возможно, монотонность видов действовала на него успокаивающе и усыпляюще.
Первым молчание попытался прервать Виктор, однако Вито сделал жест рукой, показывая приятелю, что хочет тишины. Немец не настаивал, он знал, что его друг сам начнёт разговор, нужно только подождать.
Клонило в сон.
На полпути до железнодорожной станции заиграла песня Пресли, которую горячо любил Виктор. Она тонким молотком ударила по сознанию, вынуждая Моретти выйти из состояния полудрёмы. Вито приоткрыл глаза, выпрямил спину и поправил шляпу. Этот краткий сон разбил оковы усталости, дав иллюзорное ощущение бодрости. Ненадолго.
Немец, постукивая в ритм песни пальцами по рулю, едва слышно подпевал:
Viva Las Vegas with you neon flashin'
And your one armbandits crashin'
All those hopes down the drain
Viva Las Vegas turnin' day into nighttime
Turnin' night into daytime
If you see it once
You'll never be the same again
Вито наклонил голову, сдавливая и сминая пальцами кожу на переносице, зажмурился. На виски давило: Viva Las Vegas, Viva Las Vegas, а перед глазами мелькали яркие огни казино. На сколько ему приелось это, на столько же он и тосковал по своей семье. Что он без них?
— Твой пистолет в бардачке, — Вито заговорил, вытаскивая себя из ядовитых воспоминаний о прошлом.
В голове Виктора пронеслась мысль о том, что после случившегося босс, видимо, не намерен принимать спокойных образ жизни, что могло разрушить весь их план. Значит, предстоит тяжелый для них обоих разговор. Открыв бардачок, Виктор вытащил свой глок и убрал в карман пиджака, а затем вновь положил руки на руль, в мыслях пропевая строчку: You ain't nothin' but a hound dog.
Нужно начать этот разговор.
— Вито, мы отклонились от нашего первоначального плана, и я вынужден обратить твое внимание, что ты нарушаешь наши договоренности. Мы хотели затеряться, смешаться с местными, переняв бюргерский образ жизни, чтобы не вызвать интерес у...
Вито молчал.
— Вито, друг, я бы настоял на том, чтобы ты отказался от кортежа и своих костюмов за баснословные деньги. Ты итак выделяешься, как волк в собачьей стае. Нужно стать мягче, мистер Волк. Разве Сицилия не преподала тебе урок?
Вито вновь ничего не ответил.
— Взгляд. Тебя выдает твой взгляд. Пожалуй, это первое, над чем нужно поработать, — Виктор остановил машину по требованию запрещающего сигнала светофора, — Вспомни, было время, когда ты сам хотел такой жизни. А теперь, — Хайдеггер взглянул в зеркало заднего вида, встречаясь с пристальным холодным взглядом Моретти, — Я, кажется, уже не понимаю, чего ты хочешь, — совсем тихо добавил он, надавливая на педаль газа, когда красный свет сменился зелёным, а последние медлительные прохожие покинули дорожную полосу. Для него было очевидно, что Вито потерялся, сбился со своего пути и теперь, погруженный в страхи и агрессию, не знает, в какую сторону направить себя, свои способности, желания и стремления. Как долго сможет он, человек, познавший власть, скрываться, играя роль того, кем он не является? Ответ был очевиден, но… Впрочем, может он напротив проникнется этой жизнью – жизнью по ту сторону баррикад. Разве не здорово проснуться утром, взглянуть на себя в зеркало и увидеть зажиточного бюргера, на лбу которого больше нет мишени. Страховка, ипотека, заботливая женщина рядом и свора веселых неугомонных детей. В такой жизни тоже была своя прелесть. Виктор и сам не раз задумывался о том, смог бы он отказаться от приевшегося-привычного и зажить тихой, мирной жизнью, сбросив строгий ошейник.
Впрочем, такие мечты были для него роскошью. Нужно работать: город засыпает, просыпается мафия.
— Ты выбыл из строя на два с половиной дня по собственной опрометчивости и сейчас учишь меня?
Немец ответил не сразу, подбирая слова:
— Да. Так нужно.
И снова нависла тишина. Виктор предпочел оставить Моретти наедине со своими мыслями. Когда машина свернула на дорогу, прямиком ведущую к вокзалу, итальянец заговорил вновь:
— Знаешь, тем не менее я должен потребовать от тебя большей сосредоточенности на работе и попросить быть осторожным. Я не могу допустить смерти моего брата.
Снова Виктор ничего не ответил. Впрочем, разве ответ требовался?

Прибыв на вокзал, Виктор подъехал к пропускному пункту и оплатил час пребывания. Тяжёлый шлагбаум поднялся, позволяя проехать. Немец выбрал место в самом дальнем углу парковки, плохо просматриваемое из-за колонны, развернул машину, выкручивая руль, и сдал назад, паркуясь в соответствии с разметкой.
Дождавшись босса, Виктор направился к зданию вокзала, внимательно следя за окружающей обстановкой. Вито держался позади. Даже если в этом городе на него не ведется охота, осторожность всегда необходима.
Полдень. Парковка забита, у входа на вокзал снуют туда-сюда беспокойные пассажиры, гремя колёсными чемоданами. Вокзал представлял собой широкое невысокое строение, облицованное серым кирпичом и украшенное мраморным статуями и лепниной. Наверное, излюбленное туристами место для фотографий. Людно, слишком людно. Защита босса в таких условиях представлялась непростой задачей. Вито же, напротив, кажется, расслабился, полагая, что толпы — не уязвимость, а скорее удобное препятствие.
Морозно. Виктор уже успел пожалеть о том, что не взял с собой своё пальто, ведь погода явно не располагала к прогулке в лёгкой одежде. Дойдя до громоздких деревянных дверей, Виктор потянул их на себя, придерживая для Вито, а затем следом за босом зашёл в помещение. Тепло. Внутри такая же аутентичная обстановка прошлой эпохи, разбавленная контрастирующими электронными табло с информацией о прибывающих и отбывающих составах. Виктор поднял голову, всматриваясь в цифры.
— Платформа номер...
— Ой! — тонкий женский голос взвизгнул, Виктор среагировал, сунув правую руку в карман, схватил рукоять глока, левой подхватил молодую, слегка полноватую девушку, придерживая носком ботинка её чемодан.
— Извините, — заливаясь смущением, пропищала незнакомка. Немец помог девушке встать на ноги, вежливо улыбнулся:
— Будьте осторожны, юнге фрау.
Он краем глаза заметил, как босс вытаскивает руку из внутреннего кармана пиджака: похоже, он среагировал так же. Нехорошо было бы начать здесь палить. Им обоим нужно подуспокоиться.
Громкий гудок извещал о приближении поезда.
— Возьми себя в руки, — Вито слегка толкнул приятеля в плечо, — поезд прибыл.
Не то, чтобы Виктор потерял самообладание, однако впечатление эта встреча произвела.
— Хорошо день начался, — проговорил он, разминая ноющее от боли плечо.
Вито взглянул на часы, отмечая, что они приехали точно в назначенное время: Виктор, сколько он его помнит, всегда был крайне щепетилен в этом вопросе. Они направились к третьему пути, где и должна была состояться встреча – воссоединение трех товарищей.
— А вот и он, — с улыбкой произнёс Виктор, когда на перроне показался человек средних лет, среднего роста и непропорциональной комплекции. Круглые очки и хороший костюм выдавали его претензию на интеллигента, в то время как шаткая походка (тонкие ноги едва держали грузное тело) делали его похожим на пропитого заводского рабочего, который, выполнив пятничный план, собирался к жене и вечно голодным детям.

Пустой желудок болел, голова гудела, мысли спутывались в узел и постоянно клонило в сон, хоть в теле была такая легкость, что казалось, стоит подпрыгнуть и тело оторвётся от земли, нарушая законы гравитации, и выше, все выше. Черные фигуры людей смешивались в одну неразборчивую массу. Взгляд зацепился за два опухолевидных образования на ткани перрона. Да, это они, сладкая парочка: высокий и широкий шкаф фон фриц и озлобленный на весь мир и самого себя хомо марио итальяно. Артур расплылся в широкой улыбке, разводя руками, демонстрирую свою неописуемую радость от столь долгожданной встречи.
— А вот и мои дорогие друзья! – намеренно громко проговорил пьяный врач, картавя.
Виктор словил взгляд Вито — приказ был понят. Он приблизился к еврею и подхватил его на плечо, впрочем, тот не оказал сопротивления. Вито же взял его дорожные сумки, по-прежнему держась позади немца.
— Ненавижу вас, — держа рукой упавшую шляпу, ворчал врач, сверля мутными глазами Вито.
— Не позорься, — ответил Вито, подхватив выпавший из одёжи пьяницы кольт питон. Зачем он его взял с собой?
Моретти мгновенно убрал оружие в карман пиджака, чтобы не привлечь внимание пассажиров и встречающих/провожающих.
— Тебе и правда стоит помолчать, герр Гольдштейн, — добавил Виктор, осознавая, что длинный язык друга доведет его до неприятностей.
— Да я никого и ничего не боюсь! – всё так же громко.
Виктор тряхнул его, надеясь, что он хоть немного придёт в чувства и в закромах своего мозга отыщет здравый рассудок или хотя бы инстинкт самосохранения. Снова плечо тянет, боль острая, раздражающая, крепнет, отвлекая его внимание от окружения, которое ему необходимо контролировать, чтобы обезопасить своего босса.
Но была ещё одна неприятность.
Полицейский подошёл к компании, представился и заговорил. Вито слушал, но не понимал. Очевидно, его привлек сей перформанс. Виктор бойко отвечал ему, видимо, перемежая ответы с шутками и громко посмеивался. Что-то слабо, едва разборчиво добавлял Артур, похоже, поддакивал и соглашался со всей красочной ложью. Офицер, проверив документы приезжих, отпустил их. На почтительном расстоянии от полицейского Вито спросил у немца:
— Что ты ему сказал?
— Что мы любовники, что этот наклюкался по случаю повышения.
— Какая слабая ложь,
— Так, Вито, ложь и работает. Чем проще, тем лучше.
— В моей семье это сочли бы оскорблением.
— Да в твоей семье всё сочли бы оскорблением, а когда к власти придет Лесси, то … — начал было Артур, но не смог закончить реплику: Виктор сильно его тряхнул, давая ему понять, что сейчас нужно закрыть рот и помолчать. Артур притих

Вернувшись к машине, Виктор поставил врача на ноги, открыл дверь, приглашая его.
— Садись,
Теперь, когда он стоял на ногах напротив босса, ему было не по себе: мгновение, и Вито ударит его. Наверное, ударит. Наверное, он чуть перегнул палку. Однако, вопреки переживаниям еврея, Моретти оставался неподвижен.
— Вито, я… – начал было еврей оправдываться, но, пошатнувшись, повалился на сидение, так и не закончив мысль: ноги не держали и невыносимо хотелось спать.
— Ты как? – поинтересовался немец.
— Херово, по мне не видно?
Виктор осуждающе покачал головой:
— Чую, что завтра будешь сильно жалеть обо всём сказанном и выпитом.
Еврей расплылся в широкой улыбке, а затем сморщил лицо.
— Пакет дайте. Вещи мне дайте, там есть. Мне что-то нехорошо… щас блевану.
Вито положил две дорожные сумки рядом с евреем. Тот, хоть и был готов сейчас вывернуть всё содержимое желудка, даже не пошевелился. Лень. Можно перетерпеть. Наверное.
Виктор сел за руль, Вито же выбрал место смертника, не желая сидеть рядом с пьяным приятелем, который мог уделать его костюм и вероятно скоро уделает салон.
Откинувшись на спинку, доктор нервно выдохнул:
— Закурить бы… — сигареты у врача лежали в одной из сумок, однако ему абсолютно не хотелось рыться и искать их, — Не знаю, где мои. Искать надо. Искать не хочу. Наклонюсь – блевану.
Вито протянул другу сигарету, а Виктор поднёс зажигалку, прикуривая ему. Только еврей сделал затяжку, как его горло сдавил хриплый, скрипучий кашель
— Ты что, Марио, доху куришь?! А полегче ничего не нашлось?
Ворча и кроя приятелей ругательствами, Артур полез в свою сумку и достал смятую пачку легких сигарет. Виктор снова прикурил ему, лелея надежду на то, что Гольдштейн наконец-то успокоится.
Артур затянулся. Теперь ему было хорошо.
Спустя десять минут, когда машина свернула на объездную дорогу, а здание вокзала скрылось из виду, он с горечью процедил сквозь зубы:
— Ну здравствуй, о дивный новый мир.

Следующая серия
Название: Ich habe eine Familie
В ролях: Артур Гольдштейн, Виктор Хайдеггер.

Серия 5.
Название: Ich möchte mich bei Ihnen entschuldigen
В ролях: Витторио Моретти, Артур Гольдштейн, Виктор и Ханна Хайдеггер.
Сюжет: проблема восприятия.

Sic transit gloria mundi.

Раздражение. Она уже давно не ощущала себя такой… взбешённой? Почему же она так злилась на него, на этого американского бандита, скрывшего свою волчью натуру под дорогим костюмом? Она не знала. Ответ, сколький, вёрткий, не давался в руки, выпадал, вылетал, вытекал. Она подумает над этим, но позже.
Снова пробка! Она прибавляет громкость музыки, чтобы не слышать своих мыслей, судорожно затягивается, нажимая на кнопку электронной сигареты, затем выпускает плотную струю дыма. Запах вишнёвой кока-колы успокаивает. Она постукивает кончиками пальцев с острыми аккуратными ногтями по рулю в такт музыки, напевает:
Money, money, money
Must be funny
In the rich man's world
Money, money, money
Always sunny
In the rich man's world
(Abba — Money Money Money)
Раздражение сменяется злостью: ничего так не злит, как трафик под вечер. Ведьма с силой бьёт рукой, сигналя: какого чёрта этот ублюдок пытается перестроиться и пролезть перед ней – она не пропустит. Она ставит свой BMW X6 в упор к впередистоящей машине, лишь бы никто не пролез.
Скорее бы домой.
Солнце не пробивается сквозь свинцовые тучи. Снежно, общая серость вызывает сонливость. Ей надо выпить энергетический напиток, чтобы и вовсе не уснуть за рулём. А вечером – вина для восстановления сил.
Побыстрее приехать, припарковать машину поближе к входной группе комплекса (чтобы меньше идти, она не любит, когда до автомобиля нужно совершать длительный променад, а потому платная стоянка рядом с комплексом – мимо, лучше заехать на бордюр, но поближе), поприветствовать охрану и поскорее скрыться в своих апартаментах с панорамными окнами, открывающими вид на ночной город. В четырёх стенах за стальной дверью спокойнее.
Это случится вечером, когда она снимет длинную юбку, нейлоновые колготки, проведёт пальцами по животу, на котором остались следы от резинки, осмотрит свои ноги, отмечая что целлюлит слишком сильно заметен, как и нити выступающих вен за коленом – с этим нужно что-то делать, затем снимет блузу и бюстгальтер, накинет на плечи клетчатую рубашку, устало рухнет в кресло. В руке телефон, в другой – бокал вина. Пластинка в граммофоне. Взгляд цепляется за широкую книжную полку: это всё книги мужа. Она же потеряла вкус к чтению давным-давно. Ей нравится вино, её увлекают сериалы от Netflix, вечерами, когда усталость сковывает, нет сил и желания погружаться в выдуманную сериальную историю, она пьёт и смотрит выцветшее кино из своих воспоминаний.
Это случилось – она впала в апатию, тесно переплетенную с воспоминаниями и рефлексией.
Ей было одиноко. Раньше, когда рядом был немолодой супруг, тихий, добрый, оказывающий ей поддержку во всём, кормивший её самоуверенность и самомнение, она не чувствовала себя такой слабой, разбитой. С годами он перестал быть ей мужем, а стал скорее хорошим другом, не запрещающим держать любовника или любовницу при условии, что оные знают своё место и не вмешиваются в их семью. Для него самым главным было сохранить благочестивый вид. Высокий, болезненно-худощавый, с изборождённым глубокими рытвинами морщин лицом, он так беспокоился о своей репутации, о её репутации и карьере. Однако, птички голосили, что его, благочестивого старца, известного судью, видели в компании смазливой старлетки – её это не беспокоило. Как, впрочем, и не удивляло. Она не верила в мужскую верность, полагая, что оные думают в первую очередь членом, что делает их слабыми, весьма уязвимыми к манипуляциям. Когда-то именно так она прибрала к своим рукам его, человека, ставшего ей мужем, подарившего роскошную и безбедную жизнь. Всё, что у нее было сейчас, благодаря ему: она жила в его доме, работала на работе, которую смогла получить с его помощью. Всё вокруг напоминало о нём, что казалось, будто бы он не умер, а просто уехал надолго. Подождать месяц, другой, и Генрих вернётся. Вернётся, чтобы полить цветы, перегладить свои рубашки и дочитать книгу. И всё, как у людей, будет, как было.
Нет.
Ничего не будет, как прежде – от этой мысли всё внутри сжималось от боли. Подождать…
Но время шло, месяцы сменяли друг друга, весна, а там лето, за ним дождливая осень, а он не возвращался. Кресло-качалка пустовало, а на нём — недочитанная книга с тонким вкладышем из узкой полоски плотного картона. Тяжело отпускать человека, ещё тяжелее понимать, что человек ушёл навсегда. Был, и вот больше нет. Невыносимая тоска сдавливала её сердце. Она не любила его, но так остро нуждалась.
Наверное, одинокие вечера были бы не так тяжелы, будь у неё дети. Ханна смачивает салфетку, капнув несколько капель из флакона, проводит по лицу, смывая макияж. Вечер клонится к ночи, она одна, почти пьяна – теперь она может позволить себе потерять лицо. Тщательно убирая плотный слой тонального крема, она с пристальным вниманием осматривает свою покрасневшую кожу в зеркале. Макияж с глаз она убирает специально подготовленным раствором для чувствительной кожи. Волосы придерживает ободок. Когда тканевая холодная маска скрывает покрасневшую кожу лица, она снова позволяет себе откинуться на спинку кресла, стоящего напротив кресла-качалки рядом с искусственным камином, прикрыть глаза, погружаясь в свои мысли: одинокие вечера были бы веселее, если бы только она родила детей. Она невольно сморщивает лицо, потом берёт себя в руки – не морщиться. Ей определенно стоит сменить крем для кожи: вчера она отметила, что морщины видны – это недопустимо. Впрочем, скоро ей предстоит визит к косметологу, который поправит эти несовершенства. Её лицо должно выглядеть свежим, молодым… совершенным? Верное слово. А, дети – она в третий раз возвращается к этой мысли. Эти неприятные уродцы. Нет, и ещё раз нет – заботиться о ком-то, кроме себя, портить своё тело или принимать ребёнка из приюта, не зная, от каких родителей он – всё это казалось ей таким неприятным, отталкивающим. Тело напряжено. Ванна с лавандовой пеной – это то, что ей сейчас нужно. Ванна потом, а сейчас… А дети… — слишком невыгодное вложение инвестиций. Однако, если она одумается, она все ещё может обратиться в детский дом, заплатить и подобрать, словно питомца, себе ребёнка, сплавив его воспитание на нянек и учителей.
Взгляд Ханны падает на длинные аккуратные ногти: красные полосы поверх чёрного цвета – слишком ярко. Пожалуй, на днях она посетит мастера, чтобы сменить шеллак и выберет… френч? Почему бы и нет.
Ханна снимает маску и массирует лицо валиком. Лёгкий крем, и можно вернуться к сладостному безделью.
Всё, что случилось, останется нам. Воспоминания – пожелтевшие старые письма, засохшие цветы, запакованные в конверты, запрятанные в пыльные коробки. Сжечь бы, выбросить бы. В её голове много имён: каждое имя – это воспоминание, жухлая обгоревшая листва. Она делает глоток вина, смакует во рту вкус, перед тем как проглотить. Приятное тепло в животе растекается поверх засохших бабочек с почерневшими от времени крыльями.
Что значит, любить человека? Именно человека, а не то, что он способен дать тебе? Она наклоняет голову, ловя себя на мысли, что её любовь была товаром, впрочем, и любовь тех, кого она любила, тоже. Всё покупается и продаётся.
Люди, как вещи, вещи, как люди. Коробочки на кровати привлекают её взгляд. Пусть сегодня будет Sila от LELO. Ханна опустошает бокал, медленно поднимается с кресла и идёт к кровати. Остальные коробочки она убирает под кровать, выбранную – распаковывает.
— Ну здравствуй, дорогая.

Виктор покинул Артура на полпути, ссылаясь на какую-то совсем сомнительную причину. Значит, на эшафот ему предстоит взойти одному. Хотя… может это и к лучшему? Нет, не к лучшему. Присутствие Виктора всегда обнадёживало: он замолвит словечко перед боссом и тот подуспокоится.
Вито стал сдержаннее… ну да, в былые времена он бы набросился на него или хотя бы прописал по лицу за такую вольность. А сейчас – смолчал. Виктор обратил его внимание на то, что принцип «бей своих, чтобы чужие боялись» крайне неэффективен? Много вопросов, только не ответит на них Виктор. У двух В там свои межличностные тайны. Непонятно, что они творят.
Шаг за шагом. Страх приглушает головную боль. Ещё шаг. Всё ближе и ближе. Как приговоренный к смертной казни, он шел до гильотину. Мысли точили предположения, он накручивал сам себя. Это всё проблема восприятия — пытался убедить он сам себя, снизить уровень тревоги. Вито всё такой, каким был чуть более десяти лет назад. Еврей попытался снова вспомнить его тогда, при первой встрече: всего лишь волчонок — твердил он, — он всего лишь маленький дикий волчонок.
Том и Ганс встретили его усмешками. Две гиены. Артур, возвращая себе лицо, с показательным безразличием прошёл мимо них. Эти головорезы ещё успеют попасть на его стол, и тогда они иначе будут смотреть на него. Взгляд, пропитанный болью, как пропитывают савоярди кофе. А он покопается в их внутреннем мире. Человек размякает от боли, она вскрывает все маски, открывает истинную природу: тварь дрожащая, боящаяся смерти. Порванное связать, сросшееся порвать.
Машина и волк. Злятся, перетягивают канат под светом непогашенной луны. Ступеньки скользкие, ведут вниз к водам, к годам, в которых ты некогда утонул. Тебе на дне лучше, тебе на дне спокойнее. Там, над головой, наверху, небо хмурится, волны шумят, чайки кричат. Под слоем ила, под слоем пыли, под слоем сожалений и ошибок — ты. Ждёшь, когда приедет поезд Миядзаки. Не приедет. Вместо него – «Жёлтая стрела» — пункт назначения – разрушенный мост. Садись в вагон, этот состав, ведомый Жаком Лантье, доставит тебя, садись рядом с Элизабет Кри и Брэдли Пирсоном, столкнись взглядом с Антуаном Рокантеном и признай, что он выиграл этот спор. Через три минуты — твоя станция, через сто восемьдесят секунд ты изменишься и станешь тем, кем должен был уже давным-давно быть. Больное воображение сослужило ему хорошую службу, пора заканчивать и принять свою судьбу, как Пэйтон Факуэр: «тело его, с переломанной шеей, мерно покачивалось под стропилами моста через Совиный ручей» (Амброз Бирс «Случай на мосту через Совиный ручей»).
Он подходит к двери и делает три стука, предупреждая о своём визите: его ждут. Артур качает головой, очищая своё сознание от нарисованных больным воображением образов, и заходит в кабинет.
Вито…Взгляд, его взгляд тяжёлый, липкий, неприятный. Гольдштейн опускает голову, как провинившийся ребёнок, зная, что родитель накажет.
— Как ты себя чувствуешь? – вопрос, на который Артур отвечает не сразу, подбирая слова, параллельно пытаясь проанализировать фразу, понять, в каком расположении босс сегодня. Но всё тщетно – его голос ровный, без оттенка эмоций.
— Лучше, — коротко и по делу – так отвечает еврей, зная, что Вито не любит лишней болтовни, и Артур в угоду ему готов отсекать всё лишнее.
— К работе готов?
— Готов.
Лучше вопросы, лучше, когда Вито говорит, тогда ситуация кажется понятной, его мысли очевидны. Слова. Так нужны сейчас слова. Хоть бы вопрос. Хоть бы осуждение. Хоть бы что-нибудь. Тишина разрушает. Артур прикрывает глаза, выказывая свою покорность. Он согласен ждать, хоть и нависшая тишина беспокоит его. Снова так неспокойно, некомфортно.
Он делает шаг вперед, цепляясь взглядом за лицо босса, начинает:
— Вито, друг, я сож… —
Виктор приподнимает руку с слегка согнутыми пальцами – однозначный жест, вполне ясен приказ. Он замолкает. И снова повисает тяжёлая тишина. Вито смотрит на него.
Что в его голове? Что он хочет сказать? Почему молчит? Если хочет что-то сказать, отругать его, наказать – пусть делает это сейчас, а не терзает изломанное болью и тревогой сознание молчанием. Артур запускает тонкие пальцы в свои волосы, растрёпывая их, нарушая ровный пробор, затем оправляет очки.
Вито молчит… он намеренно мучает его? Он больше не может молчать:
— Я… я провинился и сожалею об этом, — заговариваясь, сбиваясь, начинает Артур, дыхания не хватает, на лбу выступает испарина, — прости меня, Вито, я наговорил лишнего.
Вито всё ещё молчит. Положение бы спасло, если бы он закурил. Но нет, он неподвижен, молчит и смотрит на него. Каменный идол. Не человек.
Артуру бы сесть: ноги не держат, но в кабинете босса нет кресла (странно, обычно их несколько, важные дела обсуждаются, когда собеседники сидят… значит, они убраны, чтобы он стоял, чтобы не расслаблялся – что за вычурная пытка?)
Еврей обтирает лоб платком. Теперь он понимает – это и есть его наказание. Это пытка. Наверное, он получает удовольствие, играя с ним как кошка с мышкой. Изощрённый способ? Наверное, Виктор подсказал. Неужели мордобой сменился тонкими психологическими играми? Он что, пытается быть как старший Моретти? Нет, ему до отца далеко. Впрочем, и пойти по стопам брата он явно не хочет, раз пытается действовать так – относительно мягко, размеренно и… не очевидно?
— Я оскорбил тебя и твою семью. Я сожалею об этом, Витторио. Я готов, нет, я жажду приступить к работе и искупить свою вину трудом.
Кажется, ему удалось подобрать верную комбинацию слов. Вито налил в стакан воды из графина и предложил другу, придвинув к краю стола. Артур поспешно сократил расстояние и взял стакан. Пара глотков – он вернул стакан на стол. Стало чуть лучше. Голос не дрожит.
— Здесь распоряжение. Ознакомься, лист утилизировать – Виктор протягивает ему лист бумаги. Врач поспешно хватает его, читает, скользя взглядом по ровным буквам, складывающимся в слова – краткая инструкция. Удивление охватывает его: брови приподнимаются, а в горле комом встаёт вопрос.
— Таков наш план. Нужна информация. Ты хотел пожить спокойной жизнью? Тебе представился шанс.
Руки дрожали. Артуру казалось, что он спит – что всё это просто-напросто затянувшийся сон. Или розыгрыш. Точно розыгрыш. Не может быть. Значит, Ви и Ви задумали какую-то сложную игру.
Что ж, его роль в этом спектакле вполне ясна, ему не полагается думать и ломать голову над подробностями. Его работа – выполнять, а не задавать вопросы. Так проще, так легче. Просто подчиняться, идти, куда направляют.
Артур кивнул головой, показывая Вито, что он всё понял и со всем согласен. Лист бумаги был возвращён боссу.
Уже в дверях Артур задержался на секунду, развернулся и спросил у Вито.
— Вито, скажи мне, мы ведь друзья, да?
— Да. Артур, мы друзья, — уже без прежней сухости и холода ответил Моретти. Артуру даже показалось, что он попытался изобразить на своём лице улыбку. Это успокоило его. Это всё тот же Вито, которого он знает.
Виктор терпеливо ждал у двери. Он встретил Артура улыбкой и пообещал зайти к нему попозже: нужно поменять бинты, у еврея золотые руки, он в два счёта справится с перевязкой и заодно оценит работу местных немцев.
Виктор постучал в дверь. Ровно три коротких стука, затем потянул ручку на себя и вошёл в кабинет.
— Удивительные перемены с герром Гольдштейном: в нём проснулись энтузиазм и искреннее желание работать. Не знаю, надолго ли. Но в любом случае надо ковать железо, пока горячо, — начал Виктор.
— Когда привезут мои вещи? – Вито перебил его в нетерпении.
Виктор, не убирая с лица своей радостной улыбки, ответил на вопрос и поспешил продолжить. Он был воодушевлён и рад, что всё складывается именно таким образом. Запах свободы и беззаботной мирной жизни дурманил его настолько, что он не замечал настроений Вито, хотя правильнее было бы сказать – не хотел замечать, полагая, что эти дела будут решаться потом. Вито в очередной раз напомнил ему о важности сохранения иллюзии скромности их деятельности, Виктор кивнул, дав понять, что он помнит и со всем согласен.
— Меня беспокоит Ганс, — Вито покачал головой, скрывая своё недовольство, — Если он не научится держать свой член в штанах и не перестанет бегать за девками, то попадёт в неприятности.
Виктор что-то быстро записал в свой блокнот:
— Да, парень молодой, кровь играет… — немец сразу же оборвал свою реплику, заметив взгляд Вито, — Да, я передам.  Комнаты готовы. Только нужно всю эту свору занять делами.
— Список тебе известен.
— Ты знаешь, что нелегко будет заставить бандитов работать как простых рабочих.
— Таково решение.
Виктор спорить не стал, зная, что бесполезно. Значит, его задача – держать эту свору на цепи.
— Вик, насчёт твоей сестры. Через неделю, когда тебе полегчает, ты с ней встретишься, вы проведёте день, гуляя по улицам Гартштадта, предаваясь воспоминаниям о вашем коротком совместном детстве, затем ты отведёшь её в ресторан к Фредо и вы закажете пасту, красное вино и на десерт – джелато. Дай ей погрузиться в атмосферу солнечной Италии. Вечер проведёшь у неё, ночью вернёшься.
Виктор улыбнулся:
— Очень хороший план. Так и поступлю. Ещё пожелания, Вито?
— Да, сегодня приезжает…

Продолжение — Liebe ist höchstens Ineinanderaufgehen — größter Egoismus im tiefsten Sich— und Allesverschenken.

Следующая серия – das Geschwister
В ролях: Виктор, Ханна Хайдеггер и др.

Серия 7.
Название – Die Arbeit.
В ролях: он.
Сюжет: рабочие будни.

Он всматривается в своё отражение. Отвращение. Жгучее чувство, нахлынувшее так внезапно, сдавило мысли, порождая желание сбежать. От себя не сбежишь. Он только сейчас нашёл время рассмотреть себя внимательно, скрупулёзно. Суд и развод измотали его.
— Какой же я отвратительный… — растрёпанные чёрные волосы, отросшая щетина на щеках, подбородке и тёмные круги под глазами – он выглядел небрежно, болезненно и устало. Нужно умыться и вытолкнуть своё распухшее мертвенное тело в кишку коридора, а затем улица, остановка, монорельс. Немец сегодня не подвезёт его до работы, а жаль.
Если развод стал глубокой раной, оставленной острым изогнутым словом-скальпелем, то юридическая составляющая развода больше походила на загноение. Тянущая, непрестанная боль, на коже покраснение, под кожей и в окружающих тканях скопление крови и лимфы, и конечно — гнойное отделаемое с запахом. Раз за разом идти в суд, делить нажитое и ненажитое. И всё это дело тянется до некроза ткани, а дальше — резать. А дальше — гистология. Он покачал головой, вырывая себя из этих мыслей. Не думать о работе.
Монорельс едет медленно, его укачивает, подташнивает, хотя он не завтракал – наверное, только это спасло его от рвоты. Это явно не то, с чего бы ему хотелось начинать новый день.
Их брак давно пребывал в состоянии стагнации, став обузой для них обоих. Ей хотелось иной жизни, другого мужчины рядом, ему — чтобы его приняли таким, какой он есть. Она, беспокойная, неугомонная, стремящаяся к извечному саморазвитию и самопознанию, путешествиям, переменам (раньше она была спокойнее — похоже, женщины, перешагнув через тридцать пятый год жизни, активируют в мозге особую функцию, тянут рычаг переключателя и меняются: опаздывая и торопясь, они начинают жить, пытаясь ухватить все радости и сберечь остатки молодости – и вот билеты в Турцию и сказочное Бали, вот и странные друзья в фейсбуке – Джон, Дэвид и кто-то там ещё, просто друзья, просто одноклассники, просто… непросто? вот и она стала наряжаться, ярко краситься, вот она задерживается на работе, а в этот вечер не приходит вообще, вот он, любопытный, читает её переписку в фейсбуке, и всё становится на свои места) и он, желающий просто ничего не делать в свободное время — ему нравилось лежать на диване и читать истории из интернета, новости, смотреть видео с разборами и анализами каких-нибудь явлений. Ему давно уже было не с кем поговорить, только немец, а тот всегда занят. Позовёшь его на встречу, он пообещает, а времени найти не сможет. Всё как всегда. Чем занять себя? К чтению литературы он давно потерял интерес. Настольными книгами для него стали учебные пособия по пат.анатомии. Читал он скорее по необходимости, через «должен» и «вынужден», нежели из интереса и желания. Конечно, иногда попадались интересные вещи, он выписывал, ставил закладки, чтобы поделиться с коллегами. Впрочем, в окружении достопочтенных мастодонтов ему было тошно и скучно. Немцы совсем не умели веселиться да и с удивительной внимательностью относились к заполнению бланков. Он изрядно соскучился по смешным фамилиям и опечаткам. Никаких тебе кисы на тонкой ножке, нервуса, попеломы (явно от слова «попа»), или параоварильной кисты у мужчины, или ДГПЖ у женщины. У немцев много латыни. Он бегло просматривает диагноз, всё понятно, cancer colli uteri, идём дальше. Казалось, он почти привык, впав в привычную апатию, перманентно сменяющуюся беспокойством.
— Киста. А что за зуб? – спросит он у коллеги.
— 48.
— Ясно.
— Разве их не 32? – спросит она.
— Это четвёртая четверть, восьмой зуб. Короче нижняя челюсть справа.
— Значит, киста…
Ему не хватало друзей. Людей. Вито был слишком... Слишком. Серьезный, машинный? В делах, в заботах. Виктор — разорван на части между всем, что на него взвалено, и ведь справлялся же. Только ему было невыносимо одиноко. Он всегда чувствовал, что между ним и двумя В — огромная пропасть, что их дружба номинальна, а совместный досуг — необходимая традиция — фарс, изощрённый, замаскированный. Ему бы найти друзей на работе, но как друзья ищутся, как находятся? Нельзя просто так подойти к человеку и сказать: давай дружить. Так не работает. А вот с ним бы сработало, он, нерешительный и замкнутый в себе, был бы по-настоящему счастлив, если бы кто-то протянул ему руку помощи фразой: а давай дружить. Как тогда, много лет назад, сделал Вито. С другой стороны, зачем ему друзья? Хотя бы собеседники, чтобы рассказывать им смешные истории, случаи из жизни и просто смеяться и веселиться. Веселье ему так нужно сейчас. Но ни на работе, ни дома он не получит этого. Дом... Ему все ещё невыносимо сложно возвращаться домой, зная, что его никто не ждёт. Он уже давно перешёл на питание полуфабрикатами и фастфудом, открыл для себя, что это вкусно. Да, неполезно, но о пользе он задумывался в последнюю очередь. Да какая к чертям польза – набить брюхо да уснуть.
Может быть, он бы смог справиться с этим одиночеством, если бы захотел, если бы поставил себе цель и начал пресловутую работу над собой. Но копаться в себе он не любил, с самого детства он не задавался вопросами о себе, своей личности, будто стремясь сберечь её слабый росток, скрывая пластмассовым стаканом: пусть растёт, пусть крепнет. И так прорастает это — неправильное, болезненное, скрюченное, уходящее в самоё себя ростками — это вырастает, сбрасывая стакан, врываясь во взрослую жизнь, а дальше только хуже — изломанное, прожженное, с гнойными нарывами — с этим ты входишь в четвёртый десяток своей жизни.
Он был зациклен на себе. Эта зацикленность являлась истоком его неудач в общении, возводила стены. Он не понимал, как люди разговаривают, как взаимодействуют между собой – как вообще это происходит? Более того он нередко страдал излишней предвзятостью по отношению к тому или иному человеку. Почему? Просто потому что. Потому что так исторически сложилось.
Эгоцентричность и мизантропия в сочетании с зависимостью от человека и низкой самооценкой. В нем развивалась гремучая смесь, оковами тяготившая. Ему нужен человек. Тот, кто заполнит пустоту, червём точившую. Женщина. Она залечит рану, согреет его, озябшего, покажет ему путь, потерянному, озлобленному от собственного бессилия. Cūra tē ipsum — Врачу, исцелися сам. Он не мог. Не мог.
Итак, эгоцентричность и мизантропия не взаимоисключающие, а связанные вещи. Ты ненавидишь себя, раз за разом точишь себя за ошибки, собирая по крупицам ненависть, чтобы затем рассыпать её, чтобы на каждого в окружении хватило – ты ненавидишь их, тех, что они не ты, что неправильно взаимодействуют с собой. Прощупываешь их, не понимая, что они есть такое, почему они реагируют так или иначе, злишься на неправильные реакции, завидуешь – всё это неизбежно приведёт к саморазрушению. Сбегая, ты снова запираешься в тесной комнате своего эго – не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Он плохо осознавал себя в этом мире, своё место, будто бы и не понимал, живёт он или нет. В работу он уходил с головой, только чтобы занять свои мысли, не думать о себе и своих проблемах – ему нравилось растворяться в ней.
— О, я работаю всю неделю, да без выходных, — проворчит он, коллега рассмеётся и подколет его: она думала, что ему нравится работать без выходных. Нравится ли ему… он задумается и ничего не ответит. Ответа он не знает.
Он не знал, как взаимодействовать с людьми, отчего раздражался, видя проблему в них, они ведь не могут разглядеть в нём интересного собеседника, значит, это они виноваты, не он.
— Жалобу написали, ты в диагнозе поставил CIN I-II, а там явная CIN III. До руководства дойдёт.
— Да? Не может быть, — растерянно проговорит он: его мысли не здесь, — Дай стекло.
Он устало тащит своё тело домой. Работа приносит волнения и переживания. Ему нужно стать ещё лучше. Невнимательность чревата.
А… люди, люди. Всё люди. Он мыслил иерархично, и сам понимал это. Делил людей, противопоставлял себя им, злился, что они не слушают его, не хотят дружить с ним. Как так, ведь он такой замечательный! Как же он себя ненавидел, раз за разом вспоминая свои ошибки, оплошности, в сердцах сказанные слова – казалось, он сожалел обо всей прожитой жизни, будто в какой-то момент времени выбрал неверную дорогу, сбился с пути и сейчас проживает жизнь, совсем ему не подходящую, как и эта работа, это окружение. Всё.
Артур прикладывается к бутылке и пьёт залпом – алкоголь дерёт глотку. Лишь бы мысли спутались, лишь бы его оставили в покое.

Следующая серия – die Ordnung.
В ролях: он.

Серия 9.
Название – Meine Schwächen.
В ролях: Артур Гольдштейн, Виктор Хайдеггер.
Сюжет: разговор.

Я пью свой джин
Я все еще жив
Сплин – Джин.

Вечера, когда не было срочных дел и Виктор мог позволить себе отдых, он часто проводил в компании еврея. Пока тот распивал бутылку джина, немец заваривал себе зелёный чай с апельсиновой цедрой и чабрецом и слушал.
Еврей рассказывал, как на днях ему пришлось резать кисту размером с ладонь, с сально-волосяным содержимым, где он нашёл пару зубов.
– Да, чего только в кистах не найдешь, — проговорил он, открыв бутылку. Виктор предложил ему чай, но еврей наотрез отказался. Сегодня он пьёт джин.
Артур, посмеиваясь, передразнил Вито, подняв руку:
– Решение принято…
Виктор покачал головой осуждающе, но улыбнулся.
– Убедительно.
– Ты меня раздражаешь, — обронит, словно ненарочно, неосторожно Артур. Виктор сотрет с лица улыбку, полагая, что сейчас еврей не настроен на веселье. Значит, предстоит серьезный разговор.
– Ты живёшь в грязи. Принял эту жизнь, стал головорезом Вито а все чистенький да беленький… хах, рафинированный. Бегаешь, помогаешь людям, прикармливаешь котят, вот, посмотрите на меня, я убийца, но я хороший и добрый. Всем помогу, если капризный хозяин Вито не прикажет Вас убить, — с усмешкой добавляет Артур, закуривая.
Виктор молчит. Нужно позволить другу высказаться.
– Просмотрите на него: высокий, сильный, умный и... скромный? Горячая мечта местных фрау, да? Тебе не кажется, что природа как-то слишком много дала тебе? — Артур нервно затягивается, прикрывая глаза.
– Сын маминой подруги… Хах, терпеть тебя не могу. В тебе нет ничего человеческого, одни шаблоны.
Виктор подставляет ему пепельницу, молчит, он рад тому, что Артур наконец-то позволил себе высказать наболевшее.
Врач, нервно выдохнув, ударил пальцем по телу сигареты, стряхивая пепел: и сигарета не в радость – не курится. В горле встал ком, в сознании скопилась желчь. Он нервно тушит в пепельнице сигарету, с силой сминая её.
– Если бы я видел тебя героем романа, то сразу бы отметил творческую импотенцию автора: ну здравствуй, Марти Сью. Что, нет воображения? Что за сборище клише о крутых мужиках.
Виктор улыбается как-то неловко, виновато, но молчит.
– Да черт бы тебя побрал. Не смотри на меня так. Собака, не человек. Ну точно собака! Меня тошнит от твоей хорошести. Посмотрите на него, настоящий мужчина!
Виктор всё же решает прервать монолог – Артур явно призывал его к участию.
– Почему ты не ощущаешь себя настоящим мужчиной? — спросил Виктор, меняя направление беседы. Немец предположил, что Артур прячет за обвинениями скопившиеся недовольство, озлобленность – причины его нынешнего кризиса, о которых ему хотелось поговорить, но он не мог в открытую об этом заявить. Впрочем, его слова, сказанные в сердцах, всё же сыграли свою роль, но Виктор пресёк рефлексию — о себе он подумает позже.
– Что значит быть настоящим мужчиной? — спрашивает немец, помогая другу выйти на диалог.
– Тема сочинения. Начальная школа. Что за вопросы? Быть физически сильным... – отвечает Артур, не скрывая своего недовольства.
– Сила не сделает тебя мужчиной, — замечает Виктор, — если тебя беспокоит твоё телосложение, вес и образ жизни, значит, тебе нужно поменять рацион и включить в ежедневные дела физическую активность. Например, начни с зарядки утром, распиши свое питание, рассчитай порции, а к вечеру замени посиделки за ноутбуком на занятия в тренажерном, начинать надо с тренером, чтобы следил за...
Артур оборвал его, выждав удачный момент пошутить:
– Почему все, что ты говоришь, звучит так по-гейски?
Виктор рассмеялся:
– Правда? – спросит немец.
– Смешно?
– Определённо. Не знаю, как можно звучать "по-гейски". Наверное, ты имеешь в виду стереотипы о чрезмерной женственности, манерности?
– Получи приз за занудство, — немного оттаяв, сказал Артур, видя, что его ничем не прошибёшь.
– Почему я должен оскорбиться из-за того, что ты сравниваешь меня с геем?
– Настоящий мужчина оскорбился бы!
– Кажется, наша полемика затянется. Во-первых, ориентация не оскорбление, во-вторых, гетеросексуальность не делает тебя настоящим мужчиной.
– А что делает? — спросил Артур с нетерпением.
– Взрослость.
– Какой банальный ответ.
– Умение принимать решения и нести за них ответственность, совершать поступки, после которых тебя не будет мучить чувство вины.
– Помогать слабым, защищать невинных... и т.д.
– Впрочем, я лишь высказал тебе свою интерпретацию этого понятия. Нет настоящих и ненастоящих мужчин и женщин, есть люди, которые ведут себя достойно и недостойно, чаще и то и другое одновременно.
– Философия...
– Ответ на вопрос.
Артур замолчал, приложившись к бутылке.
– Почему ты не пьёшь? — спросит после непродолжительного молчания Артур.
– Потерял вкус.
– Ты к жизни вкус потерял.
– Возможно. Не знаю, что значит «потерять вкус к жизни».
И снова тишина. Артур сделает глоток джина, с трудом проглотит и зажмурится. Теперь он достаточно пьян, чтобы поговорить о том, что его волнует.
– Виктор, а вот скажи мне, как другу, — джин подействовал, затуманив сознание, развязав язык — У тебя есть недостатки и слабости?
– Есть.
– Расскажи, господин совершенство.
– Артур, ты пьян.
– Почему у тебя нет женщины?
Виктор улыбнулся, контролируя свое выражение лица, не позволив отпечататься усталости: он ведь отвечал на этот вопрос много раз, но друг вновь и вновь спрашивает его, наверное, из мысли, что ответ может измениться. Виктор прокручивает в голове возможные варианты – комбинации слов, которые могли бы оборвать это обсуждение.
– Низкое либидо, плохая чувствительность и проблемы с потенцией вкупе с моим нежеланием иметь отношения подобного рода. Вот и все.
– О, это интересно. Импотент что ли? Прямо-таки проблемы?
– Не то, чтобы совсем не… но иногда да. Даже был как-то один забавный случай, когда мы вернулись в Америку...
Артур, выслушав рассказ, громко рассмеялся:
– А что ещё?
– Чихаю громко...
– Чёрт, ты смеёшься надо мной! Это признание из разряда, что у тебя одно яйцо меньше другого.
– Ты проявляешь весьма нездоровый интерес к моим тестикулам — смеясь, проговорил немец, переводя взгляд на часы: полчаса свободного времени. Успеть бы.
– Слово-то какое нашел, любитель латыни. А вот скажи мне…как ты справляешься с трудностями? – резко сменив тему, спросил Артур, затем продолжил, — Со своими неудачами? У тебя вообще есть косяки?
– Артур, ты когда напьешься, звучишь, как Ганс. Вспомни, что ты интеллигентный мужчина — смеясь, говорит Виктор, затем берет чашку с чаем, вдыхает запах: цитрусовые ноты с мягким отзвуком чабреца. Хорошее сочетание. Собеседник ждёт ответа.
Виктор отшутился, но Артур настаивал, и немцу пришлось попытаться вспомнить случаи своих ошибок, но воспоминания сопротивлялись, не шли в голову, потому он решил поговорить с евреем о его проблеме.
– Надо отпускать ситуацию, ты же циклишься на ней, винишь себя раз за разом, — немец пытался звучать мягче, но осознавал, что сказанное еврея заденет, — Взять ситуацию, проанализировать, сделать выводы и пойти дальше. Воспоминания хороши, когда они приносят положительные эмоции, однако если ты вспоминаешь раз за разом свои ошибки, то это плохие воспоминания, они пользы не приносят, а, напротив, разрушают тебя, от этого нужно избавиться.
– И все же ты не ответил на мой вопрос.
– Тебя правда это интересует?
– Правда.
– Хочешь сравнить себя с другими, убедиться, что все люди допускают ошибки.
Артур разозлился:
– Ну и чего ты добиваешься? Хочешь блеснуть своим интеллектом? Брось это дело.
Виктор сделал глоток чая, дав себе несколько дополнительных секунд, необходимых, чтобы продумать свои слова. Однако цель достигнута: Артур продемонстрировал, как скрывается на агрессию и злость, когда не получает желаемого.
– Я спутал электронные адреса партнёров: тому, что предоставлял грузовые машины, отослал договор на предоставление услуг по доставке мелкогабаритных товаров весом до 10 кг. Полагаю, они удивились, — Виктор улыбнулся, — Я извинился и прислал нужный договор.
– Это все пустяки! А про серьезную оплошность!
Виктор отвел взгляд в сторону. Ему не хотелось говорить об этом. Но ведь Артур вытащит эти воспоминания.
Артур, видя заминку собеседника, с силой толкнул его в плечо, отчего Виктор пролил чай, но не обратил на это внимания. Воспоминания шипели, не давались в руки. Он сам запрятал их, запер в клетках, а теперь должен вновь обратиться к ним?
– Я подвёл старшего дона, когда не помог Вито, — проговорил, допивая остатки чая, — Я подвёл девушку, свою пациентку, не помог ей, — ещё тише, его руки дрогнули и он сильнее сжал пустую чашку в руках. Зачем Артур спрашивает его об этом, ему ведь известны эти истории.
– Ты убиваешь людей и загнался из-за того, что крошка-Вито получил пару осколков в бок, а сумасшедшая вздернулась? Это бред! Первое — война есть война, и ты не бронежилет, чтобы спасать изнеженного папенькина сыночка от всего. Второе – девица та была сумасшедшей, не тогда, так потом — она всё равно бы это сделала! — поворчал Артур, — Ты стал слишком мягок, Виктор.
Эту беседу нужно было окончить. Виктор заметил, что его руки дрожат — нервы. Мысли спутывались. Хаос недопустим.
– Извини, мне нужно встретиться с сестрой, — спокойно произнёс Виктор.
– О… Ханна... Я бы хотел с ней познакомиться.
– Если приведешь себя в человеческий вид, последуешь моим советам и оставишь бутылку хотя бы на неделю, то я могу Вас познакомить. В противном случае, она не захочет тебя даже видеть.
Артур махнул рукой.
– Договорились! Но это я допью.
Виктор отобрал бутылку.
– Возьми себя в руки. Ты мужчина. Хватит жалеть себя.
Артур вцепился в бутылку и не отпускал, пока немец не отдал:
– Да...да... Я мужчина... И я хочу пить и плакать. Кажется, я совсем выгорел, Виктор.
Немец посмотрел на не зашторенное окно: за стеклом стемнело, значит, скоро вернется Вито.
Слова — пазл, который ты кропотливо собираешь, однако часто тебе дают слишком мало времени, чтобы склеить верные детали. С Артуром он не успевал подбирать верную комбинацию, отчего чувствовал своё бессилие и неспособность оказать помощь.
– Виктор, а научишь меня стрелять.
– Научу.
– Останься сегодня.
Виктор кивнул и набрал Ханне: нужно было предупредить сестру, что он не приедет.
Артур завалился на постель и подвинулся, чтобы немец прилег рядом.
– А это не по-гейски? – передразнивая, спросил Виктор, занимая место с краю.
– Ничего не знаю! Мне так спокойнее. Поговори со мной ещё.
Виктор понял: Артур ждёт, что тот ему о чём-то расскажет, и он охотно делится своими весёлыми воспоминаниями, рассказывая истории, произошедшие во время службы.
–… и потом мы хором напевали:
this is my rifle
this is my gun
this is for fight
this is for fun, как в том фильме –  Full Metal Jacket.
Рассказ оборвал громкий храп еврея. Виктор осторожно поднялся и вышел из комнаты. Нужно ехать встречать Пола.